Легенды горы Кармель - Страница 67

Он даже как-то помрачнел. «Да ты так не расстраивайся, – сказала Лена участливо, – может, ты эту книгу и читал. А может, ее не надо читать. Вон Игорь говорит, что это книги для бедных». «Что это еще за Игорь?» – сказал математик, мрачнее еще больше. «Это Ольгин муж», – объяснила Лена. «Час от часу не легче, – ответил он как-то непонятно. – Так что же этот муж говорит?» Ей захотелось произвести на математика впечатление. «Игорь говорит, – объяснила она, – что, во-первых, надо читать книги, где сказано, как правильно считать деньги». Она подчеркнула слово «считать», оглядевшись на разбросанные листочки, потому что ей показалось, что так она лучше «сделает впечатление», и продолжила: «И я уже завтра начну эту книгу читать. А еще он сказал, что надо читать книги, которые учат думать, потому что иначе всю жизнь будешь как бедное быдло». «И что же он посоветовал?» – осторожно спросил математик. «Он обещал, что пришлет файл, – сказала Лена. – Там их двое пишут вместе. Они много пишут». «Но про что же эта книга?» – спросил он. «Это про то, что если бы Земля была почти плоская, а еще Америка бы захватила всю Европу, и про то, как бы тогда было, – она постаралась вспомнить дословно то, что говорил Игорь. – Это такая нетривиальная альтернативная концепция, – наконец выговорила она, – и она нужна, чтобы про нее думать». «Ох», – сказал математик. «Что с тобой?» – испуганно спросила Лена. «Меня сейчас, кажется, вырвет», – ответил он. «Это так часто, когда нюхаешь клей», – сказала она заботливо.

Они оба замолчали. И тут Лена вдруг вспомнила, что с математиком она познакомилась совсем недавно, и клей она нюхала еще без него, и поэтому тошнить его от клея не может. «Наверное, я ему просто надоела, – подумала она, – или он хочет меня трахнуть, но не знает, как перейти к делу, вот и говорит про клей». Тогда она сказала себе, что надо встать, и снова переодеться, и начать искать дорогу к дому. Но комната медленно раскачивалась, и сон наплывал на нее тяжелой, сбивающей с ног волной. Сквозь окно, в туманном ночном свете, был виден большой сад, окруженный стеной; и какое-то неизвестное ей дерево почти касалось ветками стекла. Ночь заглядывала в комнату, луна висела совсем низко, а где-то вдали под горой лежало море. Потом снова хлестнул дождь, его капли били по стеклу и скатывались вниз сплошным потоком. «Ладно, – подумала она, – пусть делает, что хочет. Наплевать. Лишь бы не выгонял сейчас домой. А потом дал поспать». И одиночество, и все то же удушающее чувство своей ненужности никому, даже самой себе, и безнадежной нелюбимости снова упало на нее и потянуло в какую-то невидимую глубину морского дна. «Хоть кому-нибудь пригожусь», – сказала она себе. Сон наплывал на нее все тяжелее, с необоримой устремленностью оползня. Но почему-то математик не стал к ней приставать. «Может быть, пидор», – подумала она со смесью удивления и нежности, но у нее не было сил над этим размышлять. «Это надо срочно заесть и запить, – сказал он почему-то и принес какой-то кекс и еще чаю. – Ты знаешь, – добавил он, – даже если за последние двадцать лет люди и разучились что бы то ни было понимать, ты не обязана быть такой». «А какой? – спросила Лена, на секунду выныривая из-под уже почти сомкнувшегося сна. – Я ведь правда хочу». «Не знаю», – ответил математик. Она нырнула в сон, как в глубокую воду, и, проплывая по мелководью сновидений, уже видела цветные кораллы и подводные камни, а потом все погрузилось в темноту.

Когда она проснулась, математик все еще сидел напротив нее и возился со своими бумажками. «Я долго спала? – спросила Лена, но он покачал головой. – Ты что, совсем не хочешь спать?» – спросила она снова, но этот странный человек ничего не ответил. За окном все еще стучал ливень, шумел ветер, взрывались дальние раскаты грома, и Лене казалось, что даже из теплого кресла она чувствует, как там холодно. «Ты грустный, – вдруг сказала она. – Расскажи мне что-нибудь». «Что именно?» – спросил он. «Расскажи мне какую-нибудь историю». Математик задумался. «Когда-то, – начал он, – в глубине горы Кармель жил дракон». «Драконов не существует, – прервала его она. – Расскажи мне правдивую историю». «Хорошо, – согласился математик, – много лет назад в Хайфе жили брат и сестра по имени Азиз и Азиза». «Они что, были арабами? – спросила Лена. – Почему у них арабские имена? Это неинтересно. У нас и сейчас соседи арабы». Он замолчал и потер руками виски, и Лена снова услышала, как за окном бьется ветер и шумит сад. «Около Центра Кармеля, в Саду матери, – сказал математик, – жил бездомный пес». «А какой он был породы?» – спросила Лена. «Я не знаю, – ответил он, но потом подумал и добавил: – Наверное, это был гольден, гольден-ретривер; да, конечно же, это точно был ретривер». «Я его знаю, – сказала Лена недовольно, – он и сейчас там живет. Я даже его иногда кормлю. Расскажи мне что-нибудь другое». Они снова замолчали. «Когда-то, – наконец сказал математик, – корабли делали из дерева, и они назывались галеонами; у них были большие паруса, и они приплывали в хайфскую гавань». Лена молча согласилась, а он продолжал рассказывать о море, об испанских галеонах и хайфских пиратах, о таинственном фрегате с сокровищами где-то на дне Хайфского залива, и постепенно она начала терять нить рассказа. Но это было уже неважно.

За окном шумел зимний ливень, стучала гроза; тепло дома скрывало Лену от холода. И все же здесь было невероятно, захватывающе тихо, так – как ей казалось – и не бывает в жизни. Этот странный математик продолжал рассказывать, и его огромная квартира стала казаться ей деревянным кораблем, медленно плывущим по бескрайнему морю, раскачивающимся под плеск волн и дождя. Даже скрип деревьев в саду вдруг оказался скрипом мачт. Они плыли сквозь холодное равнодушие пространства и хаос времени. «Можно я погашу свет?» – спросила Лена. Его рассказ брел по водам времени, поднимаясь на его гребне и уходя в глубину, а Лена чувствовала, как этот дом, неожиданно ставший кораблем, раскачивался на волнах. В иллюминаторы стучался уже не дождь, а брызги волн. И вдруг она даже не почувствовала, но скорее увидела, как вся ее жизнь с родителями, родственниками и знакомыми – со всеми их удушающими желаниями, планами, страстями, завистью и надрывом – вдруг оказалась даже не обманом, а каким-то страшным наведенным мороком и на глазах распадалась на кусочки разноцветной пластмассовой мозаики и черной смолы, разлетающейся по океану. Неожиданно лишь чувство одиночества и боли, ее безнадежной непринадлежности ко всему этому показалось ей подлинным – своего рода нежданным и безупречным компасом, бьющимся в ночном хаосе шторма. Лена обхватила свои локти и в минутном восторге вжалась в кресло. Дом качался, и вслед за ним у нее беспричинно и счастливо раскачивалось сердце. «Это я уплываю, – вдруг подумала она с какой-то удивительной, не свойственной ей ясностью. – Уплываю, потому что теперь уже навсегда буду другой». И вдруг морская ночь, палуба гостиной, книги вдоль мачт и эта качка легкого шторма снова оказались прозрачным пространством сна. «Спасибо, – сказала Лена этому странному человеку, – спасибо», – повторила она, погружаясь в сон – и еще в тот неожиданный мир правды, который оказался миром тишины.