Легенды горы Кармель - Страница 53

«Это моя собака, – сказал старик, – его зовут Рэкс. Это не бездомная собака, и вы не можете ее так забрать». Сейчас вошедший покажет удостоверение, подумал старик, а потом попросит предъявить паспорт собаки, справку о регистрации, список прививок, справку о вживлении контрольного чипа. И это будет конец, мысленно добавил он, потому что, разумеется, ничего такого у них с Рэксом нет. Однако молодой человек просто не обратил на его слова никакого внимания и повел собаку к двери. Но в эту минуту произошло нечто странное: пес зарычал, оскалился и рванулся к старику. Вошедший – как показалось старику, с изумлением – посмотрел на собаку и, так же не произнеся ни слова, сделал несколько шагов вперед и снова попытался взять Рэкса за ошейник. Рэкс опять рванулся вперед, схватил старика за рваную штанину и потащил к выходу. Старик попытался высвободиться, и тогда пес зарычал уже и на него. Наступило несколько секунд недоумения и хаоса. Молодой человек снова попытался ухватить собаку за ошейник, но столь же безуспешно. Рэкс снова зарычал и спрятался в дальнем конце синагоги, потом вернулся, встал на задние лапы – прислонившись к старику и чуть было не повалив его – и стал подталкивать его к выходу. Даже на фоне синагогальных духов и сегодняшних дневных видений поведение собаки показалось старику поразительным. Но этот человек, похожий на стареющего хиппи, только понимающе улыбнулся и кивнул головой. Медленно и короткими шагами старик пошел в сторону двери, а пес тащил его за штанину, не отпуская ни на секунду и не позволяя взять себя за ошейник. А потом, уже у самой двери – и столь же необъяснимо – пес лизнул руку этому странному человеку с большими глазами. Он открыл дверь, и Рэкс – всегда так рвавшийся вперед – буквально протолкнул старика перед собой. После тьмы брошенного дома и утреннего приступа свет улицы оказался для него слишком сильным; он наполнил глаза, и сквозь этот свет уже решительно ничего не было видно. Дома и мостовые растворились в свете и исчезли. Старик упал прямо на пороге, и уже совсем скоро могильщики из Хевра Кадиша готовили для него место на участке для бродяг.

Сказка одиннадцатая. Про баухауз и спящего Аба Хуши

Еще в двадцатые годы экипажи с кожаным верхом, стоявшие на площади Хамра, стали сменяться на автомобили – впрочем, в основном достаточно незамысловатые; появились и небольшие грузовики. На полосе, осушенной вдоль моря, рядом со старыми арабскими домами в два или три этажа были выстроены длинные массивы в стиле немецкого конструктивизма – который в Израиле до сих пор называют «баухауз» – с подчеркнуто простыми геометрическими формами, полукруглыми фасадами и длинными линиями бетонных выступов, прочерченными вдоль фасадов левой стороны бульвара. На самом же бульваре – который англичане назвали Королевским проспектом – неожиданно появились европейские породы деревьев. От новой автобусной станции даже начал ходить регулярный автобус на Бейрут. Тем временем в Германии были приняты законы, запрещавшие вывоз капитала, но разрешавшие экспорт немецких товаров в целях поощрения восстановления экономики. Этим и воспользовались немецкие евреи. Меняя обесценивавшиеся марки на бетонные конструкции, они привозили в Палестину целые здания, а потом собирали их, как дети собирают дома из кубиков конструктора и расставляют вдоль игрушечных железных дорог. Все самое страшное было еще впереди, и немецкие евреи – которых довольно быстро за сутулость, очки и пиджаки стали с презрением и ненавистью называть «йеке» – часто заказывали проекты своих будущих домов у лучших берлинских архитекторов, многие из которых в то время тоже рассматривали открытки с фотографиями неведомой Палестины. Так в Хайфе появились не только дома с изогнутыми балконами и круглыми окнами и виллы, пришедшие с картин абстракционистов и из фильмов Фрица Ланга, но и дома со стенами из стеклянных блоков и даже два дома из меди. Эту медь привезли такие же «йеке» в надежде продать каким-нибудь представителям туземной промышленности, но – не обнаружив таковой – выстроили из нее дома, в которых стали готовиться пересидеть времена безумия народов. Им почему-то казалось, что человеческое безумие и зло человеческой души можно как-то измерить и ограничить временем.

Тем временем Хайфа становилась все больше, а еврейский баухауз – тиражируя, умножая и упрощая контуры европейского модернизма – карабкался все выше по горе, пока наконец не добрался до старых летних домов из необтесанного камня, построенных еще в девятнадцатом веке в качестве выселок из Немецкой слободы. Город не остановился и здесь, перевалил через гору и стал медленно разбегаться – вдоль гребня Кармеля и вниз в сторону деревни Ахмадиев. Но чем выше поднималась Хайфа, тем ощутимее становился упадок в районах у моря, а после бегств и депортаций времен гражданской войны опустел Нижний город. Примыкающие к нему районы тоже ветшали и покрывались грязью. Постепенно упадок добрался и до некогда нового баухауза; его безупречные геометрические формы медленно тонули в копоти и облупленной штукатурке, обрастали самодельными лоджиями и огромными вывесками лавок и фалафельных. Упадок поглотил Королевский проспект, который теперь стал называться бульваром Независимости, ажурные дома у моря, кафе Адара, районы, прилегающие к старому зданию Техниона, и наконец – в ожидании – застыл на половине подъема. Вместо немецких профессоров и врачей, умерших или давно уже переехавших в новые буржуазные районы на Кармеле, баухауз Адара наполнился эмигрантами, студентами, нищими художниками, арабами из окрестных деревень, брошенными стариками, потомственными безработными, нелегальными иностранными рабочими и проститутками. Одним из этих новых жителей Адара был студент по имени Йонатан, живший в доме со стеклянной стеной.