Легенды горы Кармель - Страница 39

На следующий день он впервые не пошел проверять сохранность своих будущих лабораторий в опустевшем здании и пешком отправился в Немецкую слободу. Ровный ряд двухэтажных домов, выстроенных в середине девятнадцатого века из крупного камня – с каменными балконами, аккуратными садами и пышными виноградниками, – наводил на светлые, немного сентиментальные мысли. Зайдя в гости к одному из своих давних знакомых, Визенгрунд встретил там большое и довольно пестрое общество. Здесь были и протестанты-«темплеры» – из числа исконных жителей слободы, – и коллеги по строительству политехнического института, и чиновники оттоманской администрации в фесках, начальник железнодорожной станции, несколько офицеров, инженер, молодой агроном и даже два сотрудника «еврейского агентства». Все они пили кофе и громко спорили. Казалось, что летняя кампания принесла новые надежды. Поражение на Марне сменилось наступлением, пала Варшава, после разгрома под Саракамышем руководитель младотурок Энвер-паша отошел от непосредственного военного командования. Много надежд возлагали на нового командующего турецкой армией, генерала Отто Лимана фон Зандерса-пашу; рассказывали о легендарных турецких кораблях – линкоре «Гебен» и крейсере «Бреслау», державших в страхе весь российский черноморский флот. К лету стало ясно, что – вопреки всем вероятностям и страхам – массированное английское наступление в Галиполи забуксовало; потери англичан были огромны. Наконец, несмотря на то что арабские банды продолжали нападать на железную дорогу Стамбул – Багдад, положение в Месопотамии тоже стабилизировалось. После отступления из Синая новый начальник штаба турецкой армии в Палестине Кресс фон Крессенштайн произвел перегруппировку войск, а Джемаль-паша был практически полностью отстранен от оперативного руководства. В результате и на линии фронта в Газе, и в иерусалимских штабах армия производила чрезвычайно благоприятное впечатление. Все говорили о том, что поражения прошлого года больше не повторятся и следующая военная кампания будет выглядеть совершенно иначе. Начальник станции даже сказал, что турецкий Танненберг уже близко. Чиновники оттоманской администрации одобрительно закивали.

Вероятно, кофе был слишком крепким, и Визенгрунда начало подташнивать. Он подумал о том, что Европа, которая ему снилась, была, вероятно, какой-то другой. Он попытался представить себе серое балтийское небо и запах парков, шелест осенних листьев, пруды с утками, но все, что ему приходило в голову, как-то сводилось к выпученным глазам солдат, марширующих по большим мощеным площадям, и высоколобым разговорам о дарвинском «выживании сильнейших». А еще как-то без всякой связи с навсегда похищенной Европой он вспомнил черные пронзительные глаза гадалки Адалет. Тогда он подумал, что про себя все еще называет ее «гадалкой», хотя и понимает, что таковой она является только в воображении Фрица. Но к вечеру он все же не выдержал и написал ей короткое письмо с просьбой о встрече и разговоре о его будущем. Когда стемнело, он сам отнес письмо в переулок нижнего города и передал слуге. На следующее утро он получил ответ. «Уважаемый профессор Визенгрунд, – было написано в письме красивым ученическим почерком, – разумеется, я буду рада оказать Вам эту услугу. Мне было чрезвычайно приятно с Вами познакомиться. Кроме того, в это трудное время испытаний народы Германской и Оттоманской империй должны помогать друг другу». Визенгрунд на минуту отложил письмо и задумался о том, что одиночество последнего времени, вероятно, создает фантомы, которых ему следует остерегаться. Письмо продолжалось подобным же образом, будучи составленным в выражениях столь же ясных, сколь и безупречно корректных. Внизу под подписью – теми же красивыми ученическими буквами – было добавлено P. S. и написано: «Я бы тоже была рада выяснить один чрезвычайно интересующий меня вопрос. Успели ли Вы рассмотреть, из какой именно книги Вы переписывали предложения в Вашем вчерашнем сне? С благодарностью, Адалет».

Горло снова сжало, и, чтобы прочистить дыхание, Визенгрунд несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, потом закурил. Поначалу ему пришло в голову, что это он сам упомянул и даже описал свой сон во вчерашнем письме. И все же – с абсолютной, непререкаемой ясностью – Визенгрунд понимал, что этого не делал. На самом деле профессиональная память его почти никогда не подводила. Что же касается своего вчерашнего письма, то он помнил это письмо с точностью до отдельных слов. Ни о чем подобном там речь, разумеется, не шла; он всегда старался быть максимально корректным. В тот день Визенгрунд снова не пошел в Технион и почти весь день просидел у окна, неожиданно для себя выкуривая сигарету за сигаретой и разглядывая зеленый склон Кармеля, возносящийся в высокое небо. В пять он был в нижнем городе. Служанка открыла ту же дверь и провела его сквозь уже знакомую анфиладу комнат. Адалет вошла так же неслышно и так же не поднимая глаз. «Мне кажется, это был наш школьный учебник, – сказал Визенгрунд. – Он был очень знакомым, но я не могу точно сказать, что его узнал. Кроме того, тот школьный учебник я помню чрезвычайно плохо». «Жаль, – ответила Адалет, – это бы нам очень помогло». Услышав слово «нам», Визенгрунд вздрогнул, но Адалет, похоже, не обратила на это внимание. Служанка неслышно вошла и поставила чашки с кофе на тот же стол с гнутыми ножками. «Вы пьете кофе?» – спросил Визенгрунд. «Да, – ответила она, – а еще втихомолку курю кальян, что, конечно, нетипично для женщины, но они считают меня ведьмой и, наверное, многое прощают. А может быть, потому, что я из влиятельной семьи. Впрочем, не знаю». «Они – это кто?» – спросил он, и Адалет пожала плечами.